В галерее «Файн Арт» открылась совместная выставка Дмитрия Гутова и Константина Бохорова под интригующим названием «Разговор о неясных путях кисти». В наличии - два десятка холстов, исполненных в различных манерах и вдохновленных наследием искусствоведа, доктора философских наук, действительного члена АХ Михаила Лифшица (1905-1983).

Страстный полемист по натуре, Лифшиц не понимал и категорически не принимал «западного маразма», обличал «эстетику безобразия» и «прогнивший модернизм», фиксировал «процесс упадка» и свидетельствовал о кризисе порочной капиталистической системы. В 1966 Лифшиц написал «Феноменологию консервной банки», попытавшись вывести на чистую воду Уорхола и иже с ним. Трудно даже вообразить реакцию Лифшица, узнай он о том, что принты с изображением пресловутой банки супа Кэмпбелл Уорхола продаются сейчас по 40 тысяч долларов, или о том, что в 2002 году галерея Тэйт приобрела работу Пьеро Манзони Merda d’artista (1961, консервированное дерьмо художника) за 22,300 фунтов стерлингов. И ведь в то время как дети Замбии голодают!!!
Будучи историками искусства по образованию, Гутов и Бохоров, решительно не согласны с определением творчества Лифшица как атавизма и клинической палеонтологии. Не близки нашим героям и повальные обвинения Лифшица в неадекватности, местечковости и ущербности дефицитного советского сознания через рационализацию и обращение к авторитетам давно минувших эпох.

В попытках хоть немного прояснить ситуацию, Д.Гутову и К.Бохорову было задано несколько вопросов.

- Костя, скажи, когда ты впервые взялся за кисть?
Константин Бохоров: - Я давно уже взялся за кисть. Еще в 1990-е гг. у меня были и выставки, и несколько циклов живописи. Но в данном случае, я взялся за кисть после определенного перерыва, который закончился в прошлом году. В 2003 году я уже выставлялся на «Арт-Клязьме» и в галерее «Сэм Брук».

- Что у вас здесь происходит с Гутовым: дискуссия или диалог?
К.Б. – Это, безусловно, диалог. Здесь нет никакого единого замысла, кроме того, что мы сделали совместную выставку. Дима знал о моей серии, видел эти работы, а я как раз не представлял, что он делает, хотя он продолжает делать то же, что и делал раньше. Я же развиваю свою собственную линию, которую я начал в прошлом году – это столкновение меня как субъекта с модернизмом и его воздействие на мое сознание. Мне уже сказали, что это выглядит очень «травматически», и в этом есть доля правда. Занятия классической философией привели меня к мысли о том, что современная западная культура достаточно травматична и я пытаюсь выразить это ощущение в своих произведениях.

- Присутствует ли на этой выставке призрак Лифшица?
К.Б. - Для меня он очень плотно здесь присутствует. Понимаешь, в данном случае для нас с Гутовым М.А.Лифшиц является центральной фигурой, которая исключена из контекста, и имя которой не упоминается. Но все мои работы (о травматическом воздействии современной культуры на сознание) напрямую связаны с Лифшицем. Причем культуры, действительно отвергающей «разумность разума» как это формулировал Михаил Александрович.

- И ты с ним абсолютно солидарен?
К.Б. - Да!!!

- Ваши работы выглядят довольно современно. В них явно присутствуют ирония, коллажный принцип, многочисленные цитаты, etc. Как это соотносятся со взглядами Лифшица на искусство? Насколько актуален Лифшиц сегодня? Является ли он для вас персонажем в игре?

Дмитрий Гутов: - Нет, Лифшиц не персонаж. Хочешь верь, а хочешь нет, но мы с Костей уже много лет обсуждаем тексты Лифшица. Фактически это продолжается уже 15 лет. Когда мы работали над этим проектом, то обсуждения продолжалось непрерывно. Я не хочу доказывать, что это не постмодернизм, а прямое отношение, включение эмоциональности, а не иронии. Но то, что мои работы вдохновлены непосредственно текстами Лифшица – это факт.

Константин Бохоров: - Для меня он персонаж, в том смысле, что Лифшиц - крупный деятель, видный философ, человек, который распутал весь этот сложный клубок противоречий идеологии постмодерна, представил его и показал историческую перспективу, которая существует. Ведь он писал о поп-арте и фактически, обо всех течениях, которые лежат в основе постмодерна.

- Можно ли сказать, что выставка «Разговор о неясных путях кисти» -  это иллюстрация ваших диалогов о Лифшице?
Дмитрий Гутов: - Нет, здесь есть отношение, которое задается ко всему его текстами: например, к зрению, к тому, что ты видишь, к тому, что тебя вдохновляет или наоборот.

- Насколько ты согласен с идеями Лифшица?
Д.Г. - На 100%!!! Если есть автор, практически под любым словом которого я готов подписаться, так это Лифшиц. Он наиболее близкий мне человек по мыслям, по духу.

- Но ведь Лифшиц был убежденным, фанатичным марксистом, насколько сейчас в 2004 год, вообще могут быть животрепещущими размышления о догматическом марксизме?

Д.Г. - Для меня тексты остаются острыми и актуальными. Да, естественно, марксизм, поскольку наш мир не в состоянии органически справиться со своими проблемами. Как только решается одна проблема, тотчас сразу же возникает новая. Собственно, описание современного мира, которое я считаю самым точным, содержится в трудах Карла Маркса, а если брать советскую традицию - в произведениях Лифшица.

- Так что же делать с классовым обществом?
Д.Г. - Каждый, кто думает, что анализ через борьбу классов изжил себя, глубоко заблуждается! Это «устарело», пока ты живешь в своем иллюзорном мире. Достаточно приехать в какой-нибудь российский город, зайти на фабрику Филипп Моррис (куда, впрочем, тебя никогда не пустят, ты в Кремль скорее попадешь) и посмотреть, как в подвалах работают люди, которые делают сигареты. Реальные рабочие, в наушниках, потому что там все время шум и в противогазах, потому что там соответствующий запах. И когда узнаёшь, за какую зарплату они работают, а какой доход получает компания, и понимаешь, что при этом за забором стоит гигантская очередь безработных, то выясняется, что классовый анализ, даже самый традиционный в марксовой форме середины ХIХ века остается очень злободневным.

- Дима, расскажи немного о своих работах. Например, репродуцированная тобой обложка журнала «Новый мир» символизирует отношения Лифшица с Твардовским?
Д.Г. - Слово символизм совершенно не из моего лексикона. У меня есть мастерская, где находятся вещи вдохновляющие меня. Они отбирались годами: музыка, которую я слушаю, тексты, которые я перечитываю.

Это не связано с публикациями Лифшица в «Новом мире» или фигурой Лифшица как консультанта. Хотя у меня и стоит «Новый мир» 1962 г. с публикацией «Одного дня Ивана Денисовича» А.И.Солженицына, на издании которого настоял Лифшиц. Этот номер я периодически перечитываю, и меня это вдохновляет. Все, абсолютно все работы созданы в пределах моей комнаты. В частности, я делаю нечто типа собственных обложек к любимым текстам. Вот это - «обложка» для книги Бенедикта Спинозы «Трактат об усовершенствовании разума. Рядом - Шеллинг «Система трансцендентального идеализма». То есть я изображаю те книги, которые стоят на моей рабочей полке. Я либо, если уж совсем «убойная» обложка – ее чуть-чуть варьирую, меняю цвет, пропорции, либо сочиняю совершенно новую.

- А откуда на твоих картинах появились земноводные? 
Д.Г. - Параллельно я изучаю всякие китайские, японские тексты по каллиграфии и живописи тушью. О том, как правильно концентрировать внимание, как правильно раскрепощать запястье и кисть. Это никак не связано с постмодернизмом. Лягушка – это важный образ, он возникает постоянно. Лягушка в медитации, лягушка в позе Будды. Или с чего начались хайку? Когда великого поэта Мацуо Басе (1644-1694) спросили, в чем сущность дзэна, он ответил: «Старый пруд. Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине».  

- Дима, как ты думаешь, если бы Лифшиц пришел бы сегодня к вам с Костей на выставку, одобрил бы он вашу живопись?

Д.Г. - Мне кажется, такие критерии не применимы. Я не берусь судить о том, что здесь увидел бы Михаил Александрович. Чего там мудрить? Для меня органична моя живопись, и читать Лифшица тоже органично. Значит, поневоле должна быть какая-то точка соприкосновения. Я так думаю. И то и другое делается с большим удовольствием. О Лифшице сложились очень странные представления, никто же не знает, каковы были его настоящие вкусы, кроме того, что он постоянно апеллировал к Леонардо. Ему, например, очень нравился, если я не ошибаюсь, Василий Чекрыгин. Думаю, что кроме любви к античности и Возрождению, у него был свой оригинальный вкус, не совпадавший с тем, о чем он писал в своих текстах.

- Но ведь ты, создавая свои работы, не ориентируешься на потенциальные вкусы Карла Маркса и Лифшица?
Д.Г. - Для этого сначала их надо знать. Не верить же буквально их тестам. Понятно, что Маркс любил Шекспира. Ошибочно думать, что он обрадовался бы, увидев соцреализм. Все гораздо сложнее, чем выглядит на самом деле. Надо исходить из этого. Не существует однозначного учения, вот подошел с линейкой, примерил – подошло - не подошло. Лифшиц писал про Чернышевского (я люблю эти цитаты): «Чернышевский шокировал своих современников слишком жесткими суждениями». То есть были авторы, на которых он ориентировался, пройдя школу ВХУТЕМАСА. Он ориентировался на людей, которые говорили о том, что надо «сбросить Пушкина с парохода современности». Но нужно же понимать, что за этим реально стоит.

- Скажи, пожалуйста, какие задачи у Института Лифшица, который ты организовал?
Д.Г. - У него одна очень простая задача – пропаганда взглядов Михаила Александровича и извлечение его наследия из небытия. Как это выглядит? Я открываю текст, он мне безумно нравится. Выясняется, что его либо не читали, либо он считается идиотским. Меня это повергает в недоумение. Ведь для того, чтобы он был прочитан, надо потрудиться. Мы распространяем учение Лифшица, из расчета того, что его взгляды настолько хороши, что когда станут известными, сами смогут за себя постоять. И мой комментарий будет уже не нужен.

- Ты критично относишься к наследию Лифшица?
Д.Г. - Нет! Я вообще считаю, что ко многим вещам надо относиться некритично. Это моя принципиальная позиция. Люди, которые говорят: «Я к этому критически отношусь!» чрезвычайно наивны. Гораздо интереснее ко многим вещам относиться некритически. Вот я это и делаю.
За нашим проектом стоит отдельная история. Во-первых, мы с Костей вместе учились и просидели в Питере за одной партой 6 лет с 1986-91 в Академии Художеств (факультет теории и истории искусства). Мы синхронно открыли для себя Лифшица, вместе его читали еще в Академии. Вместе, десять лет назад, мы создали Институт Лифшица и сделали множество совместных проектов в начале 1990-х гг. Наша выставка – это продолжение очень старой истории и, в данном случае, наше отношение к миру в большинстве позиций совпадает. Но эмоционально и психологически мы очень разные люди. Костя - тихий и депрессивный, мрачноватый, очень литературоцентричный, пишет уже ставшие классикой перформансы, идентифицируясь с участниками тех событий. А я делаю такое эйфорическое, легкое искусство. Но, по сути, в самых фундаментальных вещах, у нас полная общность, а внешне – полное расхождение. Поэтому наше сотрудничество и складывалось очень органично.