Применительно к тому, что я делаю, это частое, но в корне неверное определение. У фотореалистов другая обсессия, другие подходы. Их притягивала четкость, максимальная информативность фотографии. Но они работали с информацией, записанной на поверхности, переносили ее в живопись и не уходили глубже. Да, я стремлюсь двигаться в сторону обьективности, хотя, по сути, она недосягаема; я стираю авторскую манеру, насколько это вообще возможно в художественном произведении, которое все равно всегда является неким авторским эмоциональным и интеллектуальным отбором. Однако приемы документальности мне нужны для другого. Такой сдержанностью и как бы отстраненностью, ступенчатой и гранулированной проработкой натягивается, вытаскивается напряжение, драматизм, которые кроются в самом объекте изображения. Выбор ч/б эти аспекты лишь усиливает. Это свойственно и предыдущей серии Untitled –портретам обнаженных мужчин и женщин, поясным и в полный рост.
На первый взгляд, они кажутся абсолютно нейтральными, внеэмоциональными, но при вглядывании в каждом герое считывается напряженная субстанция его личности. Так что все это, пожалуй, намного ближе к экспрессионизму, чем к фотореализму. Кроме того, любое живописное высказывание в наше время, и я на этом акцентирую внимание, сразу отсылает тебя к огромному визуальному ряду. В моем случае он начинается примерно с сурового, драматического стиля Дюрера и выходит за пределы живописи к фотографии Хельмута Ньютона, Ринеке Дейкстры, рекламным кампаниям Cаlvin Klein. Ясно, что современное живописное высказывание уже не может быть абсолютно независимым. Поэтому мои работы смело можно называть постмодернизмом, я перестал этого стесняться. Вообще, мне интересен выбор языка, понятного без слов. В идеале хотелось бы, чтобы и через сто-двести лет человек, увидев, к примеру, эту работу из серии «Сотворение мира», без проблем считал бы информацию, записанную визуально.

Пока твоя картина выставлена в Дюссельдорфе, но, возможно, однажды ты захочешь показать ее в России. Сейчас в нашем культурном пространстве понятия о том, что «можно» и «нельзя» в искусстве, кажется, возвращаются к тем временам, когда была создана картина Курбе. Ты не боишься цензуры, о введении которой заговорили в свете скандала с выставкой фотографа Джока Стержеса «Без смущения» в Центре фотографии им. братьев Люмьер?

Когда я начинал свою работу над темой телесности и над серией «Сотворение мира», эта тенденция себя еще не проявила. Я считаю, что для развития культуры и этической мысли в особенности она разрушительна. Это точно одна из форм победы Танатоса над Эросом, ханжества и невежества над созидательным, творческим и интеллектуальным началом в обществе. Но не стоит забывать и о том, что во все времена жесткая цензура вызывала неконтролируемую ответную реакцию со стороны искусства. Тем, кто ее вводит, всегда стоит думать о том, какие это будет иметь последствия, имеет ли это вообще смысл?