Художественные дуэты настолько распространены в современном
искусстве, что в пору отнести их к особому художественному
направлению. И правда, в произведениях Пьера и Жиля при желании
можно увидеть сходство с продукцией не только, скажем, Гилберта и Джорджа,
но и Комара с Меламидом или Дубосарского-Виноградова.
Все они имеют известное отношение к поп- (или соц-) арту и так или
иначе работают с образами того или иного массового сознания или
коллективного бессознательного. Творчество в четыре руки,
предполагающее в качестве автора не «я», но «мы», здесь весьма
уместно. Как если бы пара была минимальной «ячейкой общества», от лица
которого в данном случае и говорят художники, а удвоение авторства
создавало алиби для всех упреков в волюнтаризме и субъективности.
Искусство Пьера и Жиля на первый взгляд представляется
всеобъемлющим, хотя и крайне неупорядоченным каталогом всевозможных
фантомов и фантазмов постмодернистского и мультикультурного
массового сознания, добродушно поверхностного и всеядного.
Католические святые тут соседствуют с индийскими божествами,
сказочные герои — с поп-звездами, кадры, достойные
эротических журналов — с сюжетами газетных передовиц. Впрочем, в мире
Пьера и Жиля все они уживаются вполне мирно и непротиворечиво. Любой
сюжет французские художники трактуют в собственном немедленно
узнаваемом стиле сладостного кича. Их стремление вложить в каждый
образ максимально возможное количество красоты на первый взгляд
кажется желанием удовлетворить самую что ни на есть народную, «простую»
жажду прекрасного. Однако в самой чрезмерности этих стараний есть
определенное лукавство. Пьер и Жиль стремятся к попсовой красивости
с таким фанатичным рвением, с которым можно преследовать только
почти недостижимую цель.
И правда, их произведения выглядят не столько массовыми,
безупречно и безлично промышленными, сколько трогательно кустарными,
не столько глянцевыми, сколько наивными. Если к этой эстетике и применим
эпитет «популярный», то разве что в том значении, каким он обладает
во французском языке — не «поп-культурный», но «народный», в том
смысле, в каком народным бывает, например, лубок. Кич, который
культивируют Пьер и Жиль — не ширпотреб, но раритет и экзотика.
Неслучайно художники демонстрируют интерес и симпатию к тем
культурам, например, азиатским или восточным, в которых кич еще не стал
циничным и сохранил своего рода невинность — будь то индийский
религиозный лубок, арабская эстрадная музыка «рай» (Пьер и Жиль
снимали портреты звезд «рая» из французской арабской диаспоры).
Ирония, пронизывающая искусство Пьера и Жиля, состоит в том, что
под видом банальной, безликой и само собой разумеющейся
масс-культуры художники подсовывают маргинальную, ерническую
и еретическую субкультуру собственного производства. Даже среди
звезд, которых так любят снимать Пьер и Жиль (а звезды обожают у них
сниматься), почти нет образцовых представителей глобальной
поп-культуры (хотя Мадонну они все же снимали). Зато очень
много фриков и героев андерграунда вроде Нины Хаген, Марка Алмонда,
Игги Попа и Боя Джорджа. Или же звезд настолько сугубо французских,
вроде Клода Франсуа или Сильви Вартан, что сама их буржуазность и эстрадность
воспринимается как своего рода экзотический национальный колорит.
Основным источником вдохновения Пьера и Жиля является
гей-культура. Их «мы» — это «мы» не большинства, но меньшинства,
не толпы или коллектива, но сообщников. Если «Гилберт и Джордж» —
клоны, «Комар и Меламид» — соседи по школьной парте, поневоле вместе
делающие лабораторные работы и обязанные держаться за руки на экскурсиях,
а «Виноградов и Дубосарский» — артель, то Пьер и Жиль являются
идеальными партнерами не только по искусству, но и по личной жизни,
и отношения их проникнуты нежностью. Пьер и Жиль живут и работают
вместе с 1976 года, идеально поделив обязанности по искусству — Пьер
фотографирует, а Жиль расписывает снимки.
Эта самая нежность, эротизм и сексуальность и оказываются самыми
субверсивными элементами, которые Пьер и Жиль контрабандой привносят
в якобы масс-культурные образы. Каждый персонаж их фото-постановок —
будь то мифический герой, бравый морячок, жертва кораблекрушения,
игривый ковбой или солдат иракской войны, несомненно, являются
объектами желания. Настоящая массовая (она же официальная) культура,
такого панэротизма не допускает, и предполагает несовместимость
обязанностей «серьезных» икон идеологии со статусом
секс-символов. Герой войны должен вызывать гордость,
потерпевший — жалость, но никак не желание, и американский солдат
сексуален не более, чем строитель коммунизма с советского плаката.
Что же до персонажей специальной эротической продукции, то им недозволенно
вызывать иные чувства, помимо предписанного возбуждения. Вся та неуставная
сексуальность, которую Пьер и Жиль вносят в любой из своих сюжетов,
подрывает «добропорядочную» мораль отнюдь не либертинажем: ни о какой
непристойности в этом, в сущности, игрушечном мирке не может быть
речи. Но даже по сравнению с этими нарочито кукольными персонажами
герои масс-культуры «большинства» выглядят
неодушевленными манекенами — ведь только вещи могут быть бесполыми.
Ирина Кулик