ЕЖЕДНЕВНЫЕ
НОВОСТИ ИСКУССТВА@ARTINFO
В МИРЕ
В МОСКВЕ
В РОССИИ
В ПИТЕРЕ В
ИНТЕРНЕТЕ ПЕРИОДИКА
ТЕКСТЫ
НАВИГАТОР
АРТ ЛОНДОН
- РЕПОРТАЖИ ЕЛЕНЫ ЗАЙЦЕВОЙ АРТИКУЛЯЦИЯ
С ДМИТРИЕМ БАРАБАНОВЫМ АРТ
ФОН С ОКСАНОЙ САРКИСЯН МОЛОЧНИКОВ
ИЗ БЕРЛИНА ВЕНСКИЕ
ЗАМЕТКИ ЛЕНЫ ЛАПШИНОЙ SUPREMUS
- ЦЮРИХ ОРГАНАЙЗЕР
ВЕЛИКАНОВ
ЯРМАРКИ
ТЕТЕРИН
НЬЮС ФОТОРЕПОРТАЖИ
АУДИОРЕПОРТАЖИ
УЧЕБА
РАБОТА
КОЛЛЕГИ
АРХИВ
Обсуждение
2-й
Московской биеннале,
организованное группой «Что
делать?» в магазине Фаланстер 3 марта 2007 года.
Видео запись предоставлена Владиславом Чежиковым.
Так что желающие послушать-увидеть могут скачать 2 части видео:
263М и
167М.
Дискуссия велась на английском языке. Мы дали титры на русском.
Жг - неопознанный женский голос;
Мг - неопознанный мужской голос.
<1 часть>
Георг Шелльхаммер (http://www.artedu.ru/ru/conf/participants/scollhammer.asp, Георг) и Кэти Чухров (Кэти) – Вообще, это хороший PR и адекватное понимание того, каким должен быть проект <речь идет о проекте "Верю">. Я думаю, это полноценный завершенный проект. Полнота была провозглашена с самого начала, и это яркий пример того, как отдельно взятый художник сумел охватить, поглотить все другие художественные тенденции, создать практически возвышенную атмосферу. И ведь слово «гламур», по сути, означает «харизма», волшебная сила, и это хороший знак…
Давид Рифф (www.chtodelat.org, Давид) – Нам нужно поместить все это в историческую перспективу. Нужно дистанцироваться, добившись синтетического эффекта, чтобы понять, откуда это и что это на самом деле. Комбинация Летов-Пригов-Африка, конечно, немного странна, но она мне напомнила авангардную музыку конца 80-х.
Кэти – Да, например, фестиваль Курехина…
Дмитрий Виленский (www.chtodelat.org, ДВ) (перебивает) – Я думаю, если бы Эдуард Лимонов был там, выставка была бы просто замечательной и полной.
Давид (продолжает) – В 80-х это было по-настоящему свежо, это было интересно слушать, и я сам играл подобного рода музыку. А сейчас это стало историей. Я спрашиваю себя – как это повлияло лично на меня, почему это интересно сейчас? Потому что это своего рода такая игра, потому что людям нравится ностальгировать? Или, может быть, здесь кроется что-то еще, какой-то другой потенциал?
Кэти – Давид сказал важную вещь, попробую объяснить. Это движение 80-х,
начала 90-х отсылает к преавангарду, эпохе декаданса, символизму начала 20 века
в России. В то время как искусство художественных акций начала 90-х скорее
соотносится с авангардистским движением. И то, что происходит сейчас на
художественной сцене, относится скорее к клубному движению, к культуре начала
90-х: вся эта кровь, наркотики (ДВ – да, да, например «Птюч», вспомним, как он
начинался…).
А потом государство само как бы организовало масштабную художественную акцию,
предприняло попытку революционных изменений, присвоило эту силу себе. И это
корректное разделение. Один критик мне сказал – мне очень нравится экспозиция,
потому что она абсолютно не апологетична. Но это еще хуже идеологической
апологии, потому что в данном случае меняется способ восприятия искусства. Это
даже более важно с точки зрения государственной стратегии.
ДВ – Несколько комментариев по поводу «Верю». Вам бы не хотелось что-нибудь добавить, поделиться впечатлениями?
Мария – Я вчера пробегала там мимо, видела, как люди трудятся. Бежала скорее в отель, потому что няня моего сына хотела поскорей пойти на вечеринку.
<>
Давид – «Что делать» - это не…. Это скорее дискурсивное поле, платформа для целого ряда художественных практик, подчеркиваю – не для единственной художественной практики, вмещающей в себя все. Поэтому каждый отвечает сам себе на этот вопрос. Думаю, не стоит тратиться на глупые объяснения, что это такое и как это действует. Можно, конечно, обсуждать ваши аргументы до бесконечности, но хотелось бы обсудить возможности, открывающиеся в данной ситуации…
ДВ – Я хочу поделиться позитивным опытом: после полугодового перерыва я увидел, как изменилась ситуация (с выставками) в Москве. Мы не просто выпускаем какие-то газеты, мы делаем визуальное искусство. Экспозиция Vali Export, которая открылась сегодня, это, вообще говоря, весьма адекватный ответ… Дмитрий мне говорил, «забудь думать об этом, никто здесь этого не поймет», но как я был приятно удивлен, увидев абсолютно иную публику, сотни и сотни посетителей в день. Это понимающая, вовлеченная публика, отличающаяся от той, которую я наблюдал на открытии Московской биеннале. Таким образом, как создать, сформировать аудиторию – это тоже важная тема для разговора.
Александр Скидан (www.chtodelat.org, Скидан) – Капитализм и социализм: он размышлял как раз об этом разрыве, о зазоре между двумя общественными формациями, между двумя способами производства. Вы заходите внутрь, вам нравится, вы наслаждаетесь, ведь искусство служит этой радости, в итоге вы счастливы. Таким образом, я считаю, что это свидетельствует о том, что Россия стала частью глобального капиталистического рая.
Katrin Rhomberg (Кельн, www.koelnischerkustverein.de) (вклинивается) – Но в башне, в этом пространстве, в принципе, можно показывать что угодно, хоть парфюмерию…
Скидан (продолжает) – А хоть бы и парфюмерию, это же тоже часть искусства, вся эта реклама, продвижение… Словом, вот башня «Федерация», куда вы как белый человек заходите, пройдя фейс-контроль, и поднимаетесь на 20-й этаж. В то время как поднимают вас туда «черные парни» из бывших советских республик, которые работают по 10 часов в день без выходных и получают 8000 руб. в месяц. Они строят эту 60-этажную башню, следующая будет состоять из 90 этажей…
Михаил Сидлин (http://m-diary.livejournal.com, Сидлин) – Ничего подобного! Я тут разговаривал с инженером из немецкой компании, которая сконструировала и обслуживает лифты на башне. И рабочие там совсем не из бывших республик, а из Германии, извините уж, и они неплохо зарабатывают – даже лучше чем в Германии.
Скидан – Хорошо, но я не об этом, а о том, что молодая буржуазия, художники, интеллектуалы приходят в эту недостроенную башню, по которой туда-сюда снуют рабочие. Интеллектуалы наслаждаются искусством, Московской биеннале. Эти башни, в принципе, вызов американским разрушенным небоскребам. И вот тут-то, не без помощи искусства, молодой растущий российский капитализм предстает перед вами во всей своей красе, все счастливы. Два признака потребительского рая – первый, это строительство этой почти вавилонской башни, в Москве их будет построено несколько, и другой – это ЦУМ, этот магазинный рай, который вы сначала должны пройти насквозь, чтобы дойти до экспозиции. Понимаете?
Швед – Я из Швеции. Я ходил на «Винзавод» в сентябре. Один молодой человек мне показал местность, сказав, что они хотят «облагородить» эту достаточно бедную часть Москвы, построив арт-центр, именно поэтому они здесь. И с этой точки зрения, если мы видим критический радикальный, исследовательский проект в этом здании, это было бы невозможно, это все часть процесса потребления. Вы говорите о признаках, которые, на мой взгляд, не играют такой существенной роли.
Жг – Нет никакой разницы?
Швед – Да, именно…. Неважно, в ЦУМе или на этой фаллической башне…
Скидан – Вы хотите сказать, что нужно обращать внимание на отдельные работы, а не на контекст, в который они помещены?
Швед – Нет, конечно! Мы говорили, что биеннале – часть капиталистического процесса, с чем я абсолютно согласен. Однако я не думаю, что ваш способ анализа много значит. С моей точки зрения, это всего лишь конвенция (консенсус).
Скидан – Консенсус между кем и кем?
Швед – Ну, возможно, я живу в таком крохотном мирке, но…
Георг (шведу) – О, я в чем-то с вами согласен. Все эти мотивы, о которых мы
рассуждаем, достаточно очевидны. Хорошо, каким-то образом мы имеем представление
об экономике и окружающей среде, в которой живем. Очень легко оправдываться,
говоря, что дело в них. Но в чем бы заключалось отличие, если бы мы эти же самые
произведения, я намеренно употребляю здесь столь старомодный термин, разместили
в каком-нибудь крупном супермаркете, что финансировалось бы, возможно, из
общественных источников? Как бы это повлияло на эти произведения, вот вопрос,
который вы ставите, если я вас правильно понял. (Швед – да, да..) Или если бы их
разместили в музее? Мне всегда казалось, что необходимо указывать именно на эту
экономику и этику. И нет в этом ничего страшного. Это, в каком-то смысле,
непрерывность, постоянность ценности, что не говорит о ее силе; к слову, на это
указывал и Беньямин в Passagenwerk (работа Вальтера
Беньямина “Пассажи”). Дома как музеи 19 века: критиковал ли он их в марксистском
ключе как вместилища товаров или просто указывал на другую модальность? Я просто
пытаюсь поставить вопрос. Лично для меня наша дискуссия сейчас слишком
тривиальна, это все и так ясно. Мне бы было гораздо интересней поговорить о
нестабильности нынешней ситуации, об определенных трудностях перевода, о том,
какие новые пространства могут возникнуть в связи с этим… Чтоб не выплескивать с
водой и ребенка, объявляя невозможность данной ситуации...
(Скидан – Какой такой ребенок?) Я имею в виду систему репрезентации искусства…
Скидан – Но речь не о репрезентации искусства, а о репрезентации российского капитализма!
Георг – Собираясь в Россию, я не ожидал обнаружить какую-либо альтернативную структуру, вызванную к жизни данной биеннале. Ею не станет и общественная структура, я имею в виду, если это будет происходить в музее. Я был бы абсолютно недальновидным, ожидая, что критикуемое здесь уже вписано в экономику…
Скидан – Речь о легитимации российского строящегося капитализма.
Георг – Ну этот процесс легитимации не требует…Я вообще считаю это маргинальным элементом самого процесса легитимизации.
Кэти – Я думаю, капитализм нуждается, не знаю почему, но нуждается в искусстве в настоящее время.
ДВ – В этом и проблема – почему здесь капитализм так нуждается в искусстве…
Скидан – Дмитрий Гутов знает, почему капитализм нуждается в искусстве.
Katrin Rhomberg – Ключевым вопросом, касающимся сейчас всех восточноевропейских стран, я считаю следующий вопрос: нуждается ли искусство в капитализме. Потому что полное дистанцирование по отношению к капитализму мне представляется очень наивным. Капитализм – это факт, нужно понять, как с этим работать. (Студент – Да? А насколько близки вы хотите быть с капитализмом?) Эти пространства – уже данность, часть нашей жизни, вопрос, что с ними делать. И неудача Московской биеннале в том, что кураторы не представляют, что делать с этими пространствами.
Георг – Биеннале совершенно амбивалентно и не позиционирует себя по отношению к этим пространствам. Она старается вступить в диалог со структурами, присвоить их, даже критически их осмыслить. Но я не вижу какой-то кураторской позиции, которая была бы плодотворна в данной ситуации.
Maria Lind (http://www.curatingdegreezero.org/m_lind/m_lind.html) – Также было бы неплохо подумать, в каком контексте современное искусство поднялось, возвысилось над государством, над существующим типом власти. (В каких отношениях состоят искусство и государство, власть) Начнем с Московской биеннале. Есть биеннале в Шардже, ОАЭ. Существуют новые музеи современного искусства, исключительно современного искусства, в Таллине, скоро появятся подобные музеи в Вильнюсе и Риге, уже действует музей современного искусства в Бухаресте. Данные музеи – первые крупные институты, созданные молодыми демократиями, куда государства, сразу после смены политического курса, активно инвестируют.
Георг – Да, Мария, но у всех этих музеев абсолютно разные программы, цели и задачи, если сравнить эстонский музей, который пытается вести серьезную кураторскую исследовательскую работу, и рижский, румынский… которые всего лишь “политические фигуры”…
Maria Lind (cм iaspis.com) – Да, но государство поступает так только с музеями современного искусства! Что же в них такого интересного, привлекательного для государства? Я думаю, что ключевое слово тут – «современность». Такое искусство отражает нынешний момент, это воплощенная современность, оно как бы втягивает в себя, поглощает все остальное, или, по крайней мере, обещает это сделать. Удается это или нет – другой вопрос.
Алексей Шульгин (http://xlgallery.artinfo.ru/authors?lang=RU&id=73 Шульгин) – Но в России по-другому, Россия не считается «молодой демократической страной»! Современное искусство здесь становится возможным благодаря состоятельным людям. У меня есть ответ на вопрос, почему капитализм так нуждается в искусстве. Я тут впервые побывал в фонде «Екатерина», и был приятно поражен: удачное расположение в центре, мраморный пол, роскошные интерьеры. И в фонде выставлена бывшая радикальная художница, Vali Export. Я думаю, что для здешних новых богатых это означает что-то вроде причастности к искусству, таким образом, они становятся «кем-то» из «никого», кем они были еще несколько лет назад. Они быстро сделали деньги, но при этом остаются просто богатыми людьми с большими деньгами. И только становясь коллекционерами, поддерживая искусство, они как бы приобретают новый статус, получают новую роль: вот как все функционирует у нас.
Кэти – Да, символический капитал, культура, важнейшая вещь!
Сидлин – Но и не менее важный вопрос, почему художники нуждаются в капитализме! Вчера я познакомился с молодым человеком, работающим в крупном банке. Он коллекционер, владеет небольшой арт-галереей. И художники счастливы познакомиться с ним, потому что он может купить их работы, очень просто. (Кэти – Да у вас какие-то ужасно старомодные взгляды!) Все упирается в вопрос финансирования. Искусство может финансироваться из государственных источников, но их в России недостаточно! Таким образом, художники нуждаются в капитале как в источнике финансирования.
Katrin Rhomberg – Какая часть биеннале финансируется государством?
Шульгин – Основной проект - это 100% …
Давид – Параллельные проекты – вообще не…
Мг – Я думаю, деньги играют большую роль в современном российском художественном процессе.
Георг – В вашей стране что, чем хуже капиталистам, тем лучше государству?
Жг – Именно!
Кэти – Я бы хотела упомянуть одну специфическую черту, характерную для России
и неактуальную для западных стран: это тенденция мифологизировать, практически
обожествлять людей, которые дают деньги, поддерживают искусство. Имена этих
людей приобретают известность и в политике, и в культуре. И одна из таких фигур
– это Зураб Церетели. Еще 10 лет назад его имя ассоциировалось с антиискусством,
с НЕсовременным искусством, с чудовищным салонным искусством. Мы, конечно, очень
рады, когда кто-то вкладывает деньги в искусство, но тем не менее… Ведь встает
еще и вопрос репутации, запаха этого финансирования. Очень уж заметен этот
переход от антиискусства к символу современного искусства. Церетели – персонаж
из моего советского прошлого, я родилась в стране, где этому человеку
дозволялось делать памятники только за пределами больших городов, а не в их
центрах. И только сейчас, после сноса памятника Ленину ему в Грузии доверили
отлить из золота статую Св. Георгия Победоносца! На месте памятника Ленину!….
Давид, Вы хотели что-то возразить?
Давид - Да нет, я просто вспомнил, когда мы делали прошлую биеннале, и мы с Кэти стояли во дворе – помните? – и я тогда еще подумал или даже сказал, что Церетели упустил отличный шанс. Еще в начале 90-х ему следовало бы позиционировать себя в качестве современного художника. И это могло бы сработать! Потому что в своих работах он достиг определенной степени непристойности, это было попросту нелепо – и именно в этом ему удалось уловить стиль эпохи. (Студент – Он что, даже запредельнее биеннале?)
<2 часть>
Maria Lind – Допустим, я хочу ознакомиться с работами Димы Гутова на этой выставке (“Верю”). Прежде всего, лично мне было очень сложно понять, участвует ли он вообще в проекте. Потому что в принципе всякая выставка организована так, что имеется табличка с заглавием, фамилией куратора и порой слишком долгим изложением концепции, а совсем внизу, если повезет, будут перечислены имена художников. И когда приходишь на выставку – особенно в случае «Верю» – это работает не в пользу художника, потому что во главу угла ставится что-то совершенно иное. Очевидно, что главная задача для куратора – создать контекст, но так, чтобы при этом не была нарушена индивидуальность работы, чтобы она читалась, чтобы вокруг нее возникало новое пространство, что зачастую здесь в большинстве выставок не удается.
Георг – Мне кажется, это момент сценографии. Выставка, по сути, должна быть организована как театральная пьеса, с определенной сценографией. Различные подходы!
Maria Lind – Могу с вами согласиться, но у меня не было возможности для того, чтобы ознакомиться с индивидуальными работами. Просто не было шанса!
Шульгин – Позвольте мне тоже высказаться. Я думаю, что проблемы, затронутые здесь, – прежде всего глобальные цивилизационные проблемы. Галеристы и кураторы здесь являются более важными людьми, чем сами артисты; художники как бы иллюстрируют идеи кураторов. Так что неуважение личности, индивидуальности художника – это типичная вещь. Куратор – как бы начальник. Так было всегда, и такая ситуация еще продлится какое-то время.
Давид – У меня небольшой комментарий. Когда мы только и делаем, что брюзжим
по поводу биеннале, – это, знаете, тоже не очень хорошо. Есть интересный аспект,
своего рода побочный эффект. Даже в такой ужасной ситуации, как проект на башне
«Федерация», я рад признать, что нашел хоть что-то хорошее. Я помню, как, устав
от впечатлений, бестолковых разговоров, я шел, абсолютно измотанный, как вдруг
наткнулся на работы Оли Чернышевой, которые и в самом деле очень и очень
достойные. Каким-то образом это подтверждает, упрочивает веру в искусство, веру
в возможность что-то изменить и способность изменить наш угол зрения. Это
конечно, всего лишь побочный эффект, но тем не менее, это важно. Мне кажется,
эту вещь необходимо понять. Другой вопрос – вы говорите о фонде «Екатерина»,
действительно, это один из самых пафосных новых выставочных залов после закрытия
галереи «Стелла».
(Шульгин – но она перестраивается в музей?)
Это своего рода кунсткамера: с одной стороны у вас Виноградов, Дубосарский, тут
же рядом Янкилевский, очень странная коллекция. Но в то же время эта выставка
Vali Export ведь вполне
неплохая. Она по-настоящему отражает нынешнюю ситуацию. Не знаю, может, это
субъективная вещь….
Д В – Я бы хотел сфокусироваться на том, что уже было затронуто Борисом Кагарлицким. Поговорить об искажении публичного пространства в России. В рамках этой второй биеннале все кажется возможным. (У нас тут парочка политических активистов, Влад, Кирилл, они могут вас просветить, если захотят...) Наша общественная сфера сейчас слабая, бездейственная, репрессированная, не способная ни на одно политическое действие. Все выхолощено. И в то же время мы имеем блистательную биеннале. Но все-таки я продолжаю верить, и зовите меня глупцом, что у искусства, критического искусства должна быть какая-то социальная база! Что за социальная база у критического измерения биеннале? Потому что из публичной сферы критика абсолютно удалена. Почитайте российские газеты, тв, походите по улицам… Ничего!
Шульгин – Да Россия не нуждается ни в какой критической программе со стороны искусства!
Георг – У меня вопрос. Может быть, биеннале по меньшей мере создала арену
для высказываний о современном искусстве?
Д В – Создала, именно поэтому я здесь и сижу!
Все эти глянцевые журналы представляю современное искусство как элемент стиля
жизни. Они как бы говорят: если у тебя достаточно денег, чтобы это купить –
значит, ты с нами.
Георг – Сопротивление в Нью-Йорке в 68 году вообще родилось из стиля жизни.
Иногда это все очень сложно. Сегодня у нас нет какого-то определенного маршрута,
который позволит нам перейти от вопросов стиля жизни к политическим вопросам.
Это одна из актуальных проблем сейчас. Люди уже наелись всего этого, стильное
повсюду, людям кажутся скучными капиталистические фантазии, и политика здесь не
при чем. В ситуации с 68-м годом я не стал бы выдвигать на первый план политику,
потому что главную роль играло именно недовольство образом жизни. Воображаемое,
которое вызвало к жизни 68 год. Чего нам сильно недостает сейчас…
Кэти – Частично согласна с Георгом, согласна на 60%. Да, 68 год – это проблемы образа жизни, а сейчас все по-другому и образ жизни другой. Но сейчас проблема в том, что художники, полностью погрузившиеся в мир гламура, даже не пытаются дистанцироваться по отношению к нему, сделать какое-то заявление, находясь внутри этого гламура. В то время как некоторые модные писатели вроде Пелевина, даже они более критичны и дистанцированы в этом отношении.
Д В – Литература все же остается критично настроенной. А искусство сейчас стало неким полем, где власть лишний раз может утвердить свою правоту, самоутвердиться. Почему?
Шульгин – Разные аудитории у литературы и искусства.
Жг – Они были разные в 90-х.
Георг – Да нет, в разные моменты было по-разному, но у искусства всегда была такая судьба.
Кэти – Вот небольшой пример, о котором я вчера рассказала Марии. У Путина недавно состоялась встреча с молодыми писателями, на которой они обсуждали возрождение российской государственности и общества. Через две недели аналогичная встреча произойдет у нас в Институте философии. К нам приезжает Владислав Сурков, чтобы обсудить на ученом совете суверенную демократию. Послезавтра в Москву приезжает Жижек. Он был приглашен ФЭП, имиджмейкерами Путина. Будут опять обсуждать демократию. Но Жижек не знает, что суверенная демократия…
Георг – Как раз знает, потому что во время революции в Словении он в танке сидел!
Кэти – Я имею в виду, Жижек-то думает, что фонд, который его пригласил, не имеет ничего общего с Кремлем!
Сидлин – Ну этот фонд привозил многих артистов, даже на биеннале…
Мг – Жижек отказался участвовать в биеннале, хотя был приглашен…
Мария – Ну так как насчет концепции суверенной демократии? Кэти, что вы об этом думаете ?
Леша Гензор – В двух словах: это российский империализм.
Кэти – Вообще, в критической философии и т.д. демократия признается неоспоримой ценностью, согласимся с этим. Но с другой стороны, среди обычных людей демократия у нас считается чисто имиджевой вещью, подделкой свободы, плюрализма. Сейчас у нас вообще оксюморон, полная несовместимость понятия «суверенность» и факта абсолютного контроля и манипулирования. Хотя мы все прекрасно понимаем, что демократии всегда контролируются, но в нашей стране это удвоилось – нами совершенно руководят. Мы и так все знали, что она суверенная, зато сейчас нам дали название этому явлению.
Давид – Я думаю, это также одна из наиболее интересных вещей и на биеннале. У
нас имеются очень ясные утверждения со стороны организаторов, такие же,
удвоенные. Я тут участвовал на радио в одном ток-шоу вместе с кучей известных
московских арт-персонажей…И там был Иосиф Бакштейн. И они его спрашивали, зачем
тебе столько всяких философских заморочек? Вместо того, чтобы брать на
вооружение «западный» подход и говорить про культурный обмен, множественность
позиций, коммуникацию, нацеленность на коммуникативную парадигму, он все твердил
– легитимировать современное искусство в глазах зрителей! И вы знаете, это было
безумие просто какое-то, потому что большинство людей, которые там сидели,
дискредитировали любое понятие легитимности, которая может быть хоть как-нибудь
достигнута, говоря об опасностях консенсуса. Это та самая параллель, которую вы
имели в виду. И во время прошлой биеннале можно было заметить одну интересную
вещь, которой сейчас нет, потому что система консолидирована под именем и
декорацией суверенной демократии. В этот раз вы не видите многоликую природу
этих проектов, которые даже соревнуются между собой. На прошлой биеннале это
было ярче выражено. Повсюду были какие-то проекты. Если проект суверенной
демократии берет верх, берет верх это стремление все легитимировать, то он
поглощает все остальные нюансы, движение. Появляется какой-то единый образ. В
политике – та же самая параллель. Раньше были проекты, конструируемые, которые
как-то держались. А сейчас единое лицо, но оно в то же время подтверждает, что
ситуация подозрительная, сомнительная. Думаю, сейчас самое время пойти пообедать,
да, в этом проект и состоит. Shto delat, куда идти?
Мг – пить, пить ...
Спасибо всем большое.