ЕЖЕДНЕВНЫЕ НОВОСТИ ИСКУССТВА@ARTINFO В МИРЕ В МОСКВЕ В РОССИИ В ПИТЕРЕ В ИНТЕРНЕТЕ ТЕКСТЫ НАВИГАТОР ОРГАНАЙЗЕР ВЕЛИКАНОВ ЯРМАРКИ ТЕТЕРИН НЬЮС ПЕРИОДИКА ФОТОРЕПОРТАЖИ УЧЕБА РАБОТА КОЛЛЕГИ АРХИВ органайзер ковалева андрея #14 /17 декабря Федор Ромер. Рыбий глаз. - Еженедельный Журнал , вторник, 15.01.02 22:24 http://ej.ru/001/art/03sooster/index.html Эстонском художественном музее проходит ретроспектива Юло Соостера. Она доказывает, что русское неофициальное искусство 60-х всем лучшим в себе обязано этому уроженцу острова Хийумаа Юло Соостера сегодня сделали главным художником Эстонии. Несмотря на то, что он женился на москвичке и с 1956 года до смерти в 1970-м постоянно жил в Москве, иногда наведываясь на родину. Тем не менее у нас он как-то выпал из истории искусства. Например, совсем недавно новый замдиректора Третьяковской галереи отказался от проведения соостеровской выставки: мол, у нас графоманов своих хватает. В Таллине же до конца января в Эстонском художественном музее открыта гигантская ретроспектива Соостера из 360 работ, выполненных с 1945-го по 1970-й годы. И, разгуливая по залам, понимаешь — искусство Соостера на самом деле интереснее смотреть, помня о московском контексте. Многое кажется знакомым по вещам классиков нашего нонконформизма, только часто это многое сделано Соостером чуть раньше. На стенах таллинского музея висят и изображения гермафродитов-уродов Владимира Янкилевского, и изломанные «пикассообразные» фигуры Эрнста Неизвестного, и концептуальные упражнения с человеческими лицами Ильи Кабакова, и геометрический минимализм Александра Юликова, и картины-«окна» Ивана Чуйкова. Всё — в исполнении Соостера. Видя это, понимаешь, почему классики в нынешних мемуарах и интервью с таким пиететом отзываются о своем коллеге. А самый знаменитый современный русский художник Илья Кабаков даже посвятил любимому другу монографию «О картинах Юло Соостера». Давняя московская восторженность по отношению к Соостеру не в последнюю очередь объясняется его происхождением и биографией. Фашист, зэк и «пидарас» Первая, самая заурядная строка этой биографии звучала в 60-х для русского диссидентски настроенного уха чужедальней музыкой. «Юло-Ильмар Иоганнесович Соостер, живописец и график, родился в 1924 году на острове Хийумаа, в деревне Юхтри Кяйнаского уезда, на хуторе Пенди». Вид этого выходца из крестьянской семьи — могучего, крепко сбитого, отрастившего в Москве модную шкиперскую бородку, курившего трубку и говорившего с акцентом — тоже был вполне экзотичен. По крайней мере на девушек действовал безотказно. Но Соостер не только «звучал» и «смотрелся» не по-советски, он был настоящим «антисоветчиком», осужденным в 1950 году на десять лет лагерей по 58-й статье (его вместе с соучениками по худинституту обвинили в создании антисоветской группы и попытке захватить самолет с целью угона его не то во Францию, не то в Швецию). И до этого в жизни Соостера был еще один вопиющий факт, к счастью, не известный следователям, — мобилизация в 44-м в германскую армию и служба в ней в течение нескольких месяцев (по слухам, он был медбратом). Военное прошлое Соостер по понятным причинам скрывал, но его лагерь вошел в легенды богемы 60-х. Во многом благодаря инциденту с Никитой Хрущевым в декабре 1962 года на знаменитой выставке в Манеже к 30-летию МОСХа. Там на втором этаже начальство решило выставить мягкий «неофициоз» — абстракции Элия Белютина с учениками, скульптуры Эрнста Неизвестного, сюрреализм тогдашних друзей и соседей по мастерским Юрия Соболева, Владимира Янкилевского и Юло Соостера. Всех этих художников генсек, как известно, поголовно обозвал «пидарасами». Но Соостеру «повезло» — с ним Хрущев поговорил лично. Вот как об этом рассказывала Лидия Соостер, вдова художника. «Хрущев прошелся по залу, подошел к голубой картине Юло и спрашивает: «Это что?» «Лунный пейзаж», — отвечает Юло. «А ты, что, был там, мудак?» — стал дико орать Хрущев. А Юло отвечает: «Я так себе представляю». «Я тебя на Запад отправлю, формалист, нет, нет, я тебя вышлю, нет, я тебя в лагерь отправлю!» — продолжал неистовствовать Хрущев. А Юло отвечает: «Я там уже был». Тогда Хрущев сказал, что нет, не вышлет, а будет перевоспитывать». Понятно, как могли относиться андерграундные художники к «иностранцу»-эстонцу и зэку-сидельцу, да еще публично повздорившему с советской властью. Юло «подтверждал реальность существования пространства, называемого заграница, совершенно необычным своим подходом к проблемам и явлениям моей действительности, своими чужестранными жизненными ритуалами, в которых мнились отзвуки экзотической магии», — пишет друг Соостера Юрий Соболев. «Я совершенно балдел, когда слушал его. Мы все его обожали. Воздействие и обаяние его личности были столь мощными, что мы часто старались подражать ему в его отсутствие. Даже его акценту», — вторит ему художник Анатолий Брусиловский. При этом «инаковость» для самого Соостера была лишена скандальной политической окраски: она была для него органична. Все выходило само собой. Один раз в жизни, после ссоры с Хрущевым, он нарисовал откровенно диссидентский рисунок — карикатуру на членов Политбюро, изобразив их в виде смешных и мерзких рыб (она сохранилась и висит на выставке в Таллине). Прочее же его искусство — вещь чистая, метафизичная, загадочная. Тем и интересная. Художник Соостер-живописец рисовал яйца. На вопросы художников, чем он занимается, отвечал: «Я сейчас занят яйцами... Яйцо — это символ жизни. Яйцо — это рождение». Рисовал рыб, просвечивающих внутри яйца, глаз внутри яйца или «четвертованные» яйца со стерильной пустотой внутри. Другой постоянный и бесконечный мотив — какие-то органические формы: не то деревья, не то растения, которые сам Соостер называл можжевельниками (дань своему эстонскому происхождению): «Как-то раз мне приснился сон, цто я долзен нарисовать сорок тысяц моззевельников! Вот, сейцас иду рисовать. Такая стуцка!». (Акцент Соостера был полуэстонский-полугрузинский: русский он выучил в лагере у зэков с Кавказа.) Все вместе — рыба, яйцо, дерево — архетипы языческо-христианской культуры, первоформы, на которых художник оттачивает свое мастерство. Арсенал мотивов небогат, вся интрига работ — в композиционно-цветовой вариативности, в фактуре многослойной, тяжелой живописи. Потому вроде бы Соостера можно счесть просто архаическим формалистом. Но сюжетная простота его картин объясняется их глубинным мифологизмом. «Все искусство Юло изначально мифологично, содержит в себе миф, все оно, в сущности, единая мифологема», — пишет в своей книге о Соостере Илья Кабаков. «Описывая признаки этого мифа, я отдаю себе отчет в том, что говорю о достаточно известном, говорю почти общее место. Но что же делать?.. таково и свойство мифа— быть общим местом. Ведь... «оживление», наполнение дает мифу наше собственное воображение...». К этому зрительскому воображению и была обращена живопись Соостера. Потому что Юло Соостер — не мифолог-архаик, а самый настоящий сюрреалист, работавший с той свободной чистотой, которую не могло позволить себе московское искусство подполья, слишком социально озабоченное и фрустрированное столичной близостью к власти. Искусство Соостера, зацепившего в довоенной Эстонии кусочки вольного художественного образования, — раскрепощенный психологический эксперимент с фантазией — своей и зрителя. Это, собственно, и было предметом занятий классических сюрреалистов 1920—1930-х, но сюрреализма не было в русском искусстве до Соостера, что делало актуальными его экзерсисы 60-х. Потому из картин Соостера, висящих на выставке в Эстонском художественном музее, интереснее чистые глюки, лишенные культурологических рыбно-можжевеловых драпировок. Вроде женского торса на фоне неба (похоже на классическую работу 34-го года «Изнасилование» сюрреалиста Рене Магритта, только у него вокруг «ню» клубится мужская шевелюра, превращающая тело в лицо). Или вроде удвоенных губ, становящихся фантастическим, непристойно-двусмысленным органом. С другой стороны, невинные по сравнению с работами-галлюцинациями «окна» Соостера (в них реалистические морские или городские пейзажи как бы вываливаются через «проёмы» в глухой картине-стене) в таком контексте кажутся тоже иллюстрацией из учебника по психологии. Это своего рода модель работы сознания, впускающего внутрь себя житейские образы. Стоящий перед картиной зритель словно смотрит на внешний мир глазами автора, оказавшись в его черепной коробке, — и одновременно изнутри видит череп с квадратными глазницами. Однако на выставке живопись занимает лишь первый зал, самый декоративно-парадный. А весь основной ее объем отдан сотням листов графики, без устали производимой Соостером — от жестких натуралистичных зарисовок лагерных времен, чудом вывезенных на волю, до традиционных «глаз» и «яиц» конца 60-х. (Заметим, что графика — книжная, разумеется, — была единственным официальным лицом неофициального художника Соостера, даже не состоявшего в МОСХе, но популярного у московских издательств.) Эти бесконечные разностильные рисунки — абстрактные, геометрично-минималистичные, эротические, сюрреалистические, психологические — и есть самая доскональная документация работы сознания, старающегося раскрепоститься и слиться с подсознанием . Следуя все тем же сюрреалистам с их методами «автоматического письма» и «наркотического рисования», Соостер часто развлекался тем, что капал тушью или акварелью на бумагу, а потом бессмысленные кляксы превращал в сюжетные наброски или изящные абстрактные композиции. Мышление здесь боролось с физиологией, мозг с рукой, сознание с бессознательным. Так вот многодельная, фактурная живопись была для Соостера эквивалентом этой рождённой из стихийных клякс графики, уравновешивающей чистую импровизацию. В рисунках Соостер был свободен, в них появлялись новые безумные идеи и образы, в живописи они обкатывались и окультуривались. Потому в итоге получается, что самое интересное у Соостера — не картины вообще, а рисунки, мало известные широкому кругу зрителей. Памятник жертвенному творчеству художника, ушедшего от жены и детей и проводящего круглые сутки в неухоженной мастерской наедине с листом бумаги. Цель этих бдений — окончательная внутренняя свобода. А то, что европеец-рационалист Соостер искал ее надрывно и самоистязательно, может засвидетельствовать вдова: «Он все хотел испытать на себе, все попробовать... Он не раз стоял под проливным дождем, слушая, как гремит гром и сверкают молнии, он лежал в снегу до замерзания, он привязывал себя ночью к дереву, так ему хотелось увидеть луну... сквозь сон... Принимал морфий, курил гашиш. И все это для того, чтобы научиться передавать человеческие чувства в рисунках и картинах». Даже смерть Соостера в его мастерской в октябре 70-го окутана тайной — вроде бы не обошлось без передозировки. И это был один из первых в Москве случаев подобной смерти, очень «западной», «продвинутой» и вольной. «Западности» и вольнице учил Юло Соостер московскую арт-тусовку в гораздо большей степени, чем сюрреализму, фрейдизму, восточной философии — хоть и этому тоже. Художники-нонконформисты обязаны ему прежде всего не заимствованными приёмами или образами — хоть и ими тоже. Главное в Соостере — необычайная широта поведения, чувства и взгляда. Личным житейским примером учил он в 60-е азам современного искусства, хоть сам и оставался в сюрреалистских 20—30-х. В фотографии есть такое понятие: «рыбий глаз». Это когда специально устроенный объектив камеры захватывает чуть более объемную панораму, чем обычный. Таким «глазом» обладал и Юло Соостер, похожие перспективы изображал он в своих книжных иллюстрациях. А еще Соостер рисовал рыб и глаза. e-mail: Aндрей Ковалев © 1991-2014 ARTINFO дизайн ARTINFO размещение ARTINFO
ЕЖЕДНЕВНЫЕ НОВОСТИ ИСКУССТВА@ARTINFO В МИРЕ В МОСКВЕ В РОССИИ В ПИТЕРЕ В ИНТЕРНЕТЕ ТЕКСТЫ НАВИГАТОР ОРГАНАЙЗЕР ВЕЛИКАНОВ ЯРМАРКИ ТЕТЕРИН НЬЮС ПЕРИОДИКА ФОТОРЕПОРТАЖИ УЧЕБА РАБОТА КОЛЛЕГИ АРХИВ
органайзер ковалева андрея #14 /17 декабря
Федор Ромер. Рыбий глаз. - Еженедельный Журнал , вторник, 15.01.02 22:24 http://ej.ru/001/art/03sooster/index.html Эстонском художественном музее проходит ретроспектива Юло Соостера. Она доказывает, что русское неофициальное искусство 60-х всем лучшим в себе обязано этому уроженцу острова Хийумаа Юло Соостера сегодня сделали главным художником Эстонии. Несмотря на то, что он женился на москвичке и с 1956 года до смерти в 1970-м постоянно жил в Москве, иногда наведываясь на родину. Тем не менее у нас он как-то выпал из истории искусства. Например, совсем недавно новый замдиректора Третьяковской галереи отказался от проведения соостеровской выставки: мол, у нас графоманов своих хватает. В Таллине же до конца января в Эстонском художественном музее открыта гигантская ретроспектива Соостера из 360 работ, выполненных с 1945-го по 1970-й годы.
И, разгуливая по залам, понимаешь — искусство Соостера на самом деле интереснее смотреть, помня о московском контексте. Многое кажется знакомым по вещам классиков нашего нонконформизма, только часто это многое сделано Соостером чуть раньше. На стенах таллинского музея висят и изображения гермафродитов-уродов Владимира Янкилевского, и изломанные «пикассообразные» фигуры Эрнста Неизвестного, и концептуальные упражнения с человеческими лицами Ильи Кабакова, и геометрический минимализм Александра Юликова, и картины-«окна» Ивана Чуйкова. Всё — в исполнении Соостера. Видя это, понимаешь, почему классики в нынешних мемуарах и интервью с таким пиететом отзываются о своем коллеге. А самый знаменитый современный русский художник Илья Кабаков даже посвятил любимому другу монографию «О картинах Юло Соостера».
Давняя московская восторженность по отношению к Соостеру не в последнюю очередь объясняется его происхождением и биографией.
Фашист, зэк и «пидарас» Первая, самая заурядная строка этой биографии звучала в 60-х для русского диссидентски настроенного уха чужедальней музыкой. «Юло-Ильмар Иоганнесович Соостер, живописец и график, родился в 1924 году на острове Хийумаа, в деревне Юхтри Кяйнаского уезда, на хуторе Пенди». Вид этого выходца из крестьянской семьи — могучего, крепко сбитого, отрастившего в Москве модную шкиперскую бородку, курившего трубку и говорившего с акцентом — тоже был вполне экзотичен. По крайней мере на девушек действовал безотказно.
Но Соостер не только «звучал» и «смотрелся» не по-советски, он был настоящим «антисоветчиком», осужденным в 1950 году на десять лет лагерей по 58-й статье (его вместе с соучениками по худинституту обвинили в создании антисоветской группы и попытке захватить самолет с целью угона его не то во Францию, не то в Швецию). И до этого в жизни Соостера был еще один вопиющий факт, к счастью, не известный следователям, — мобилизация в 44-м в германскую армию и служба в ней в течение нескольких месяцев (по слухам, он был медбратом).
Военное прошлое Соостер по понятным причинам скрывал, но его лагерь вошел в легенды богемы 60-х. Во многом благодаря инциденту с Никитой Хрущевым в декабре 1962 года на знаменитой выставке в Манеже к 30-летию МОСХа. Там на втором этаже начальство решило выставить мягкий «неофициоз» — абстракции Элия Белютина с учениками, скульптуры Эрнста Неизвестного, сюрреализм тогдашних друзей и соседей по мастерским Юрия Соболева, Владимира Янкилевского и Юло Соостера. Всех этих художников генсек, как известно, поголовно обозвал «пидарасами». Но Соостеру «повезло» — с ним Хрущев поговорил лично. Вот как об этом рассказывала Лидия Соостер, вдова художника. «Хрущев прошелся по залу, подошел к голубой картине Юло и спрашивает: «Это что?» «Лунный пейзаж», — отвечает Юло. «А ты, что, был там, мудак?» — стал дико орать Хрущев. А Юло отвечает: «Я так себе представляю». «Я тебя на Запад отправлю, формалист, нет, нет, я тебя вышлю, нет, я тебя в лагерь отправлю!» — продолжал неистовствовать Хрущев. А Юло отвечает: «Я там уже был». Тогда Хрущев сказал, что нет, не вышлет, а будет перевоспитывать».
Понятно, как могли относиться андерграундные художники к «иностранцу»-эстонцу и зэку-сидельцу, да еще публично повздорившему с советской властью. Юло «подтверждал реальность существования пространства, называемого заграница, совершенно необычным своим подходом к проблемам и явлениям моей действительности, своими чужестранными жизненными ритуалами, в которых мнились отзвуки экзотической магии», — пишет друг Соостера Юрий Соболев. «Я совершенно балдел, когда слушал его. Мы все его обожали. Воздействие и обаяние его личности были столь мощными, что мы часто старались подражать ему в его отсутствие. Даже его акценту», — вторит ему художник Анатолий Брусиловский.
При этом «инаковость» для самого Соостера была лишена скандальной политической окраски: она была для него органична. Все выходило само собой. Один раз в жизни, после ссоры с Хрущевым, он нарисовал откровенно диссидентский рисунок — карикатуру на членов Политбюро, изобразив их в виде смешных и мерзких рыб (она сохранилась и висит на выставке в Таллине). Прочее же его искусство — вещь чистая, метафизичная, загадочная. Тем и интересная.
Художник Соостер-живописец рисовал яйца. На вопросы художников, чем он занимается, отвечал: «Я сейчас занят яйцами... Яйцо — это символ жизни. Яйцо — это рождение». Рисовал рыб, просвечивающих внутри яйца, глаз внутри яйца или «четвертованные» яйца со стерильной пустотой внутри. Другой постоянный и бесконечный мотив — какие-то органические формы: не то деревья, не то растения, которые сам Соостер называл можжевельниками (дань своему эстонскому происхождению): «Как-то раз мне приснился сон, цто я долзен нарисовать сорок тысяц моззевельников! Вот, сейцас иду рисовать. Такая стуцка!». (Акцент Соостера был полуэстонский-полугрузинский: русский он выучил в лагере у зэков с Кавказа.)
Все вместе — рыба, яйцо, дерево — архетипы языческо-христианской культуры, первоформы, на которых художник оттачивает свое мастерство. Арсенал мотивов небогат, вся интрига работ — в композиционно-цветовой вариативности, в фактуре многослойной, тяжелой живописи. Потому вроде бы Соостера можно счесть просто архаическим формалистом.
Но сюжетная простота его картин объясняется их глубинным мифологизмом. «Все искусство Юло изначально мифологично, содержит в себе миф, все оно, в сущности, единая мифологема», — пишет в своей книге о Соостере Илья Кабаков. «Описывая признаки этого мифа, я отдаю себе отчет в том, что говорю о достаточно известном, говорю почти общее место. Но что же делать?.. таково и свойство мифа— быть общим местом. Ведь... «оживление», наполнение дает мифу наше собственное воображение...». К этому зрительскому воображению и была обращена живопись Соостера.
Потому что Юло Соостер — не мифолог-архаик, а самый настоящий сюрреалист, работавший с той свободной чистотой, которую не могло позволить себе московское искусство подполья, слишком социально озабоченное и фрустрированное столичной близостью к власти. Искусство Соостера, зацепившего в довоенной Эстонии кусочки вольного художественного образования, — раскрепощенный психологический эксперимент с фантазией — своей и зрителя. Это, собственно, и было предметом занятий классических сюрреалистов 1920—1930-х, но сюрреализма не было в русском искусстве до Соостера, что делало актуальными его экзерсисы 60-х. Потому из картин Соостера, висящих на выставке в Эстонском художественном музее, интереснее чистые глюки, лишенные культурологических рыбно-можжевеловых драпировок. Вроде женского торса на фоне неба (похоже на классическую работу 34-го года «Изнасилование» сюрреалиста Рене Магритта, только у него вокруг «ню» клубится мужская шевелюра, превращающая тело в лицо). Или вроде удвоенных губ, становящихся фантастическим, непристойно-двусмысленным органом. С другой стороны, невинные по сравнению с работами-галлюцинациями «окна» Соостера (в них реалистические морские или городские пейзажи как бы вываливаются через «проёмы» в глухой картине-стене) в таком контексте кажутся тоже иллюстрацией из учебника по психологии. Это своего рода модель работы сознания, впускающего внутрь себя житейские образы. Стоящий перед картиной зритель словно смотрит на внешний мир глазами автора, оказавшись в его черепной коробке, — и одновременно изнутри видит череп с квадратными глазницами.
Однако на выставке живопись занимает лишь первый зал, самый декоративно-парадный. А весь основной ее объем отдан сотням листов графики, без устали производимой Соостером — от жестких натуралистичных зарисовок лагерных времен, чудом вывезенных на волю, до традиционных «глаз» и «яиц» конца 60-х. (Заметим, что графика — книжная, разумеется, — была единственным официальным лицом неофициального художника Соостера, даже не состоявшего в МОСХе, но популярного у московских издательств.) Эти бесконечные разностильные рисунки — абстрактные, геометрично-минималистичные, эротические, сюрреалистические, психологические — и есть самая доскональная документация работы сознания, старающегося раскрепоститься и слиться с подсознанием .
Следуя все тем же сюрреалистам с их методами «автоматического письма» и «наркотического рисования», Соостер часто развлекался тем, что капал тушью или акварелью на бумагу, а потом бессмысленные кляксы превращал в сюжетные наброски или изящные абстрактные композиции. Мышление здесь боролось с физиологией, мозг с рукой, сознание с бессознательным. Так вот многодельная, фактурная живопись была для Соостера эквивалентом этой рождённой из стихийных клякс графики, уравновешивающей чистую импровизацию. В рисунках Соостер был свободен, в них появлялись новые безумные идеи и образы, в живописи они обкатывались и окультуривались. Потому в итоге получается, что самое интересное у Соостера — не картины вообще, а рисунки, мало известные широкому кругу зрителей. Памятник жертвенному творчеству художника, ушедшего от жены и детей и проводящего круглые сутки в неухоженной мастерской наедине с листом бумаги. Цель этих бдений — окончательная внутренняя свобода.
А то, что европеец-рационалист Соостер искал ее надрывно и самоистязательно, может засвидетельствовать вдова: «Он все хотел испытать на себе, все попробовать... Он не раз стоял под проливным дождем, слушая, как гремит гром и сверкают молнии, он лежал в снегу до замерзания, он привязывал себя ночью к дереву, так ему хотелось увидеть луну... сквозь сон... Принимал морфий, курил гашиш. И все это для того, чтобы научиться передавать человеческие чувства в рисунках и картинах». Даже смерть Соостера в его мастерской в октябре 70-го окутана тайной — вроде бы не обошлось без передозировки. И это был один из первых в Москве случаев подобной смерти, очень «западной», «продвинутой» и вольной.
«Западности» и вольнице учил Юло Соостер московскую арт-тусовку в гораздо большей степени, чем сюрреализму, фрейдизму, восточной философии — хоть и этому тоже. Художники-нонконформисты обязаны ему прежде всего не заимствованными приёмами или образами — хоть и ими тоже. Главное в Соостере — необычайная широта поведения, чувства и взгляда. Личным житейским примером учил он в 60-е азам современного искусства, хоть сам и оставался в сюрреалистских 20—30-х.
В фотографии есть такое понятие: «рыбий глаз». Это когда специально устроенный объектив камеры захватывает чуть более объемную панораму, чем обычный. Таким «глазом» обладал и Юло Соостер, похожие перспективы изображал он в своих книжных иллюстрациях. А еще Соостер рисовал рыб и глаза.
e-mail: Aндрей Ковалев
© 1991-2014 ARTINFO дизайн ARTINFO размещение ARTINFO
